Castells М. Власть коммуникации

Введение

жизни происходят вокруг формирования человеческого сознания, то коммуникация является эпицентром этой битвы. Поскольку именно через коммуникацию человеческое сознание взаимодействует с его социальным и естественным окружением. Этот процесс коммуникации происходит в соответствии со структурой, культурой, организацией и технологией коммуникации в данном обществе. Коммуникационный процесс, несомненно, опосредует способ, в соответствии с которым властные отношения конструируются и оспариваются в каждой сфере социальной деятельности, включая политическую практику.

Анализ, представленный в этой книге, относится к одной специфической социальной структуре: к сетевому обществу, социальная структура которого характеризует общество в начале XXI в., т.е. социальная структура которого построена вокруг (но не определяется с помощью) цифровых сетей коммуникации. Я считаю, что процесс формирования и осуществления властных отношений, несомненно, трансформируется в новом организационном и технологическом контексте, возникающем из подъема глобальных цифровых сетей коммуникации как фундаментальной символической системы обработки данных нашего времени. Следовательно, анализ властных отношений требует понимания специфичности форм и процессов социализирующей коммуникации, которая в сетевом обществе означает как мультимодальные массмедиа, так и интерактивные, горизонтальные сети коммуникации, возникающие вокруг Интернета и беспроводной коммуникации. Действительно, эти горизонтальные сети делают возможным подъем того, что я называю массовой самокоммуникацией, несомненно, увеличивающей автономию коммуницирующих субъектов в отношении к коммуникационным корпорациям в силу того, что пользователи становятся как отправителями, так и получателями сообщений.

Однако, чтобы объяснить, как власть конструируется в наших сознаниях с помощью коммуникационных процессов, нам нужно выйти за рамки того, как и кем создаются сообщения в процессе порождения власти и передачи (или формирования) их в электронных сетях коммуникации. Мы должны также понимать, как они создаются в сетях мозга. Это происходит в особых формах связи между сетями коммуникации и смыслом в нашем мире, а также сетями коммуникации и смыслом в наших мозгах, где механизмы порождения власти могут, в конечном счете, быть идентифицированы.

Эта исследовательская повестка — крепкий орешек. Так, несмотря на многие годы, посвященные интеллектуальному проекту, излагаемому в этой книге, я определенно не претендую на то, чтобы предложить исчерпывающие ответы на поднимаемые мной вопросы. Моя цель, достаточно амбициозная, состоит в том, чтобы предложить новый подход к пониманию власти в сетевом обществе. И в качестве необходимого шага к этой цели — определить структуру и динамику коммуникации в существующем историческом контексте. Для дальнейшего выстраивания обоснованной теории власти в сетевом обществе (которая для меня равносильна тео-

21

Введение

рии коммуникационной власти) я сосредоточу свои усилия на изучении текущих процессов утверждения политической власти и контрвласти, используя доступные научные исследования по этой теме и проведя ряд case studies в различных социальных и культурных контекстах. Однако мы знаем, что политическая власть является лишь одним из измерений власти, тогда как властные отношения конструируются в комплексном взаимодействии между множественными сферами социальной практики. И, таким образом, мой эмпирический анализ будет с необходимостью неполным, хотя я надеюсь стимулировать похожие аналитические концепции к изучению власти в других измерениях, таких, как культура, технология, финансы, производство и потребление.

Я признаю, что выбор политической власти в качестве основного предмета исследования был определен существованием значительной научной литературы, в которой в последние годы изучалась связь между коммуникацией и политической властью на стыке между когнитивной наукой, исследованиями коммуникации, политической психологией и политической коммуникацией. В этой книге собственные специальные знания социополитического анализа и изучения коммуникационных технологий соединены с работами ученых, исследовавших взаимодействие между мозгом индивида и политической властью с целью сформировать точку отсчета, позволяющую оценить релевантность данного междисциплинарного подхода. Я исследовал источники политических властных отношений в нашем мире, пытаясь соединить структурную динамику сетевого общества, трансформацию коммуникационной системы, взаимодействие между эмоциями, познанием и политическим поведением с изучением политики и общественных движений в разнообразных контекстах. Такой проект, лежащий в основе книги, надеюсь, позволит читателю оценить его потенциальную пользу. Я продолжаю верить, что теории — лишь наличествующие инструменты в производстве знаний, всегда обреченные на замену, либо отбрасываемые как нерелевантные, либо, что более оптимистично, свернутые в улучшенную аналитическую форму, разработанную где-то кем-то в научном сообществе для придания смысла нашему опыту социальной власти.

Для того чтобы помочь коммуникационному процессу между вами и мной, я определю структуру и последовательность этой книги, которая, с моей точки зрения, следует логике, как она была только что представлена. Книга начинается с определения того, что я понимаю под властью. Так, глава 1 является попыткой прояснить значение власти, представляя некоторые элементы теории власти. Для этого использованы некоторые классические положения социальных наук, которые я считаю релевантными и полезными для того типа вопросов, которые мне интересны. Конечно, это выборочное прочтение теорий власти, а потому ни в коем случае не должно пониматься как претензия на место в этих теоретических дебатах. Я не пишу книги о книгах. Я использую теории, любую теорию, таким же образом, как,

22

Введение

надеюсь, моя теория будет использоваться любым: как набор инструментов для понимания социальной реальности. Таким образом, я использую то, что нахожу полезным, и не рассматриваю то, что напрямую не связано с целью моего исследования, а именно — большинство работ по теории власти. Поэтому я не стремлюсь внести свой вклад в истребление лесов на планете путем размножения на бумаге критики работ, которые, несмотря на их интеллектуальную элегантность или политический интерес, не входят

всферу моего исследования. К тому же я помещаю свое понимание властных отношений в контекст нашего типа общества, которое понимаю как сетевое общество, относящееся к информационной эпохе так же, как индустриальное общество относилось к индустриальной. В книге нет детального анализа сетевого общества, поскольку ему посвящена целая трилогия, опубликованная несколько лет назад [Castells, 2000a; 2000c; 2004c]. Однако

впервой главе я представил переработанные ключевые элементы своего видения сетевого общества, связанные с пониманием властных отношений

вновом историческом контексте.

После установления концептуальных основ исследования власти я продолжаю подобную аналитическую операцию применительно к коммуникации в главе 2. И все-таки, когда дело доходит до коммуникации, я иду дальше с помощью эмпирического исследования структуры и динамики массовой коммуникации в условиях глобализации и дигитализации. Я анализирую как массмедиа, так и горизонтальные сети интерактивной коммуникации, сосредоточиваясь на их различиях и на их пересечениях. Я изучаю трансформацию аудитории медиа от объектов воздействия сообщений к отправителям/получателям сообщений и исследую отношения между этой трансформацией и процессами культурных изменений в нашем мире. Наконец, я определяю властные отношения, воплощенные в системе массовой коммуникации и в сетевой инфраструктуре, от которой зависит коммуникация, а также рассматриваю связи между бизнесом, медиа и политикой.

Выявив структурные детерминанты отношений между властью и коммуникацией в сетевом обществе, я меняю угол зрения своего анализа со структуры на организацию. Если власть действует с помощью воздействия на человеческое сознание, используя средства передачи сообщений, нам необходимо понять, как человеческое сознание обрабатывает эти сообщения, и как эти обработанные данные транслируются в политическую сферу. Это ключевой аналитический переход в настоящей книге и, возможно, единственный элемент в исследовании, который требует больших усилий со стороны читателя (как это было со мной), потому что политический анализ начинается только для того, чтобы объединить структурную детерминацию с когнитивными процессами. Я начал этот непростой большой проект не как дань моде. Я сделал это потому, что нашел большой массив литературы последнего десятилетия, где приводятся экспериментальные исследования, раскрывающие процессы репрезентации индивидуально-

23

Введение

го политического принятия решений сквозь призму отношений между ментальными процессами, метафорическим мышлением и политическим имиджмейкингом. Не принимая редукционистских предпосылок некоторых из этих экспериментов, я думаю, что исследования школы эмоционального интеллекта и некоторые работы по политической коммуникации создают недостающий необходимый мост между социальной структуризацией и индивидуальной обработкой информации, касающейся властных отношений. Научные основания большинства этих исследований можно найти в новейших открытиях нейронауки и когнитивной науки, которые представлены, например, в работах Антонио Дамазио, Ханны Дамазио, Джорджа Лакоффа и Джерри Фельдмана. Таким образом, я выстраиваю свой анализ отношений между коммуникацией и политической практикой на этих теориях и на эмпирических данных, полученных в рамках политической психологии, которые могут быть лучше поняты с позиций нейронауки, как, например, в работе Дрю Уэстена [Westen, 2007].

Так как я не обладаю необходимыми профессиональными знаниями в этой сфере, то попытался представить в главе 3 анализ специфических отношений между эмоциями, познанием и политикой с помощью своих коллег. Там я связал результаты своего анализа с тем знанием, которое коммуникационные исследования дают об обусловленности политической коммуникации со стороны социальных и политических акторов, преднамеренно вмешивающихся в функционирование медиа и других коммуникационных сетей, проводя свои интересы с помощью таких механизмов, как установление повестки дня, фрейминг и прайминг новостей и других сообщений. Для иллюстрации потенциальной объяснительной ценности этого подхода и для упрощения его сложности я возобновил в этой главе эмпирический анализ процесса дезинформации американской общественности администрацией Джорджа Буша-младшего относительно войны в Ираке. Сделав это, надеюсь, что смогу обрисовать практические политические последствия произошедшего с помощью сложного аналитического подхода. Процессы — сложные, однако результаты таких процессов просты и последовательны, поскольку коммуникационные процессы вживили фрейм «войны с террором» в сознание миллионов людей, насаждая культуру страха в наших жизнях.

Таким образом, первые три главы настоящей книги неразрывно связаны, поскольку для понимания конструирования властных отношений при посредстве коммуникации в сетевом обществе необходима интеграция трех ключевых компонентов процесса, исследованных отдельно друг от друга в этих главах:

•структурные детерминанты социальной и политической власти в глобальном сетевом обществе;

•структурные детерминанты процесса массовой коммуникации в организационных, культурных и технологических условиях нашего времени;

24

Введение

•когнитивная обработка сигналов, предоставляемых коммуникационной системой человеческому сознанию, как связанных с политически релевантной социальной практикой.

Затем я смогу осуществить особый эмпирический анализ, в котором буду использовать, хотя и с некоторой натяжкой, концепции и результаты, представленные в первых трех главах, вместе составляющие теоретическую основу всей книги. В главе 4 объясняется и показывается, почему в сетевом обществе политика — это, по сути, медиаполитика, сфокусированная на ее лучшем образце — на политике скандалов и связывающая результаты этого анализа с глобальным кризисом политической легитимности, оспаривая тем самым значение демократии практически во всем мире. В главе 5 исследуется, как общественные движения и агенты политических изменений возникают в нашем обществе через перепрограммирование коммуникационных сетей, так что оказываются в состоянии передавать сообщения, которые внедряют новые ценности в сознание людей и вселяют надежду на политические изменения. Обе главы рассматривают специфическую роль массмедиа и горизонтальных коммуникационных сетей, а именно как медиаполитика и общественные движения используют группы сетей, как медиасети и интернет-сети взаимосвязаны. При этом мое предположение, которое будет проверено, состоит в том, что чем больше автономии представлено пользователям благодаря технологиям коммуникации, тем больше шансов, что новые ценности и новые интересы будут возникать в сфере массовой самокоммуникации, достигая таким образом общественного сознания. Соответственно, подъем массовой самокоммуникации, как я называю новые формы сетевой коммуникации, увеличивает возможности социальных изменений без какого-либо определения контента или цели таких социальных изменений. Люди, осознавая себя, являются ангелами и демонами в одно и то же время, и так наша увеличивающаяся способность влиять на общество будет просто проектом, открыто сообщающим, кем мы являемся в каждом пространственно-временном контексте.

Продолжая серией эмпирических исследований, я буду полагаться на доступные свидетельства так же, как и на собственный практический опыт изучения некоторых случаев социального, культурного и политического контекста. Большинство материалов касается США по одной простой причине: наличие значительного числа научных исследований по темам, освещаемым в книге. Однако я убежден, что предлагаемая аналитическая перспектива не зависит от контекста и может быть использована для понимания политических процессов в разных странах, включая развивающийся мир. Все это потому, что сетевое общество глобально, и существуют глобальные коммуникационные сети, а когнитивные процессы в человеческом сознании имеют общие базовые черты, несмотря на ряд различий культурного характера. В конечном счете, властные отношения являются

25

Введение

фундаментальными отношениями общества в истории, географии и культурах. И если властные отношения создаются в человеческом сознании через коммуникационные процессы, как я попытался продемонстрировать в настоящей книге, эти скрытые связи могут послужить хорошим исходным кодом условий человеческого существования.

Вот свет в кинотеатре включен. Помещение постепенно пустеет по мере того, как зрители переходят от изображения на экране к образам в своей жизни. Ты встаешь в очередь к выходу, какому-нибудь выходу куданибудь. Может, какие-то слова из фильма все еще находят отклик внутри. Такие слова, как в конце фильма Мартина Рита «Подставное лицо» (1976), особенно слова Вуди Аллена МакКартису: «Парни... я не признаю право этого комитета задавать мне такие вопросы. И более того, вы все можете идти». Затем кадры с Алленом в наручниках, идущим в тюрьму. Власть и сопротивление власти. И поцелуй девушки. В наручниках — но свободный и любимый. Водоворот образов, идей, чувств.

Стало быть, вы внезапно видите эту книгу. Она написана для вас и оставлена, чтобы вы ее нашли. Вы замечаете симпатичную обложку. Коммуникация. Власть. Возможно, вы имеете к этому некоторое отношение. Какие бы связи ни возникали у вас в сознании, это сработало, раз сейчас вы читаете эти слова. Но я не говорю вам, что делать. Этому я научился в своем длинном путешествии. Я сражался в своих битвах, не просил других сделать это за меня или со мной. Но я все еще произношу свои слова, слова, которые выучил в ходе профессиональной работы исследователем социальной науки. Слова, которые в данном случае рассказывают историю о власти. Фактически — историю власти в мире, в которым мы живем. И это мой путь, только мой реальный путь противостоять властям, — разоблачать их присутствие в работе нашего сознания.

26

Глава 1

Власть в сетевом обществе

Что такое власть?

Власть представляет собой наиболее фундаментальный процесс в обществе, поскольку общество определяется ценностями и институтами, a

то, что оценивается и институционализируется, определяется властными отношениями.

Власть является реляционной (выражающей отношение, «отношенческой». — А. Ч.) способностью, которая позволяет социальному актору, имеющему соответствующую возможность, асимметрично влиять на решения другого(их) социального(ых) актора(ов) желательным для его воли, интересов и ценностей образом. Власть осуществляется посредством принуждения (или возможности такового) и (или) конструирования смысла на основе дискурсов, которыми социальные акторы руководствуются в своих действиях. Властные отношения формируются через доминирование, представляющее собой власть, укорененную в институтах общества. Реляционная способность власти обусловлена, но не детерминирована структурной возможностью доминирования. Институты могут участвовать во властных отношениях, опирающихся на доминирование, которое они осуществляют над своими субъектами.

Это определение достаточно широко для того, чтобы охватить большинство форм социальной власти, но требует некоторых уточнений. Понятие «актор» отсылает ко множеству субъектов действия (т.е. действия индивидуальные, коллективные, организаций, институтов и сетей). В конечном счете, однако, все организации, институты и сети — результат действий человеческих акторов, даже если это действие было институционализировано или вызвано процессами, происходившими в прошлом. Реляционная способность означает, что власть — это не атрибут, но отношение. Она не может быть оторвана от специфического отношения между субъектами власти — теми, кто имеет соответствующее право на власть, и теми, кто является объектами такого воздействия в данном контексте. Асимметрично означает, что, хотя влияние в отношении всегда взаимно, во властных отношениях всегда существует большая степень влияния одного из акторов на другого. Впрочем, абсолютной власти не существует, как и нулевой степени влияния подчиняющихся власти на занимающих властные позиции. Всегда существует возможность сопротивления, ставящая под сомне-

27

Глава 1

ние властное отношение. Более того, в любом властном отношении присутствует определенная степень согласия и принятия со стороны тех, кто подчиняется власти. Когда сопротивление и отторжение становятся существенно сильнее, чем согласие и принятие, властные отношения трансформируются: условия внутри отношения изменяются, обладающие властью теряют ее, и в конце концов происходит процесс институциональных или структурных изменений, зависящий от степени трансформации властных отношений. Или в противном случае властные отношения становятся несоциальными. Это происходит, если властное отношение может быть установлено только на основе структурного доминирования, подкрепленного насилием, тогда для поддержания последнего обладающие властью должны уничтожить реляционную способность оказывающего(их) сопротивление актора(ов), аннулируя тем самым само отношение. Я выдвигаю идею, что чистое принуждение с помощью силы не является социальным отношением, поскольку оно ведет к уничтожению доминируемого социального актора, что и означает исчезновение отношения с угасанием одной из его сторон. Тем не менее это социальное действие с социальным смыслом, поскольку использование силы оказывает устрашающее воздействие на выживших субъектов, подчиненных подобному доминированию, помогая восстановить властные отношения с этими субъектами. Более того, как только властное отношение вновь установлено во всем многообразии его компонентов, множество составляющих многоуровневого механизма доминирования вновь работают, делая насилие одним из факторов среди широкого набора определяющих факторов. Чем ббольшую роль в восстановлении власти в отношении играет конструирование значения от «имени» специфических интересов и ценностей, тем менее необходимым становится обращение к насилию (легитимному или нет). Несмотря на это, институционализация ресурса насилия в государстве и его производные создают контекст доминирования, в котором культурное производство смысла может доказать свою эффективность.

Существуют дополнительность (комплементарность) и взаимная поддержка между двумя основными механизмами формирования власти, на которые указывают теории власти: насилие и дискурс. В конце концов, Мишель Фуко начинает свою книгу «Надзирать и наказывать» [Foucault, 1975] с описания пытки Дамьена, прежде чем перейти к развертыванию своего анализа конструирования дисциплинарных дискурсов, конституирующих общество, в котором «заводы, школы, военные казармы, больницы — все напоминали тюрьмы» ([Ibid., p. 264], пер. — М. К.). Эта дополнительность источников власти также может быть найдена у Макса Вебера: он определяет социальную власть как «возможность того, что один актор в рамках социального отношения будет способен осуществлять свою волю, несмотря на сопротивление, независимо от основания, на котором данная возможность покоится» [Weber, 1978, p. 53], и в конечном счете связывает

28

Власть в сетевом обществе

власть с политикой, а политику — с государством, т.е. с «отношением одних людей, доминирующих над другими, с отношением, поддерживаемым посредством легитимного (считающегося легитимным) насилия. Для того чтобы существовало государство, доминируемые должны подчиняться авторитету, утверждаемому властями ...решающим средством для политики является насилие» [Weber, 1946, p. 78, 121]. Но он также предостерегает нас, что существующее государство, «чей героический период не ощущается как таковой массами, может тем не менее служить решающим фактором для мощного чувства солидарности, несмотря на громадные внутренние антагонизмы» [Ibid., p. 177].

Именно поэтому процесс легитимации, ядро политической теории Юргена Хабермаса, является ключом, позволяющим государству стабилизировать осуществление своего доминирования [Habermas, 1976]. И легитимация может быть эффективной за счет разнообразия процедур, из которых конституционная демократия, личное предпочтение самого Хабермаса, является лишь одной из многих. Поскольку суть демократии заключается

всовокупности процессов и процедур, ее существо не ограничивается политикой. В самом деле, если государство вторгается в публичную сферу от имени специфических интересов, превалирующих в государстве, оно вызывает кризис легитимности, потому что разоблачает себя как инструмент доминирования вместо того, чтобы быть институтом представительства. Легитимация в значительной степени опирается на согласие воль, выявляемое в процессе конструирования разделяемого смысла, например, веры

впредставительную демократию. Смысл конструируется в обществе в ходе процесса коммуникативного действия. Когнитивная рационализация обеспечивает основу для действий акторов. Поэтому способность гражданского общества обеспечивать содержание действий государства через публичную сферу («сеть для передачи информации и точек зрения» [Habermas, 1996, p. 360]) является тем, что гарантирует демократию и, в конечном счете, создает условия для легитимного осуществления власти: власть как представительство ценностей и интересов граждан, выраженных в ходе обсуждений в публичной сфере. Таким образом, институциональная стабильность основывается на способности четко артикулировать различные интересы и ценности в демократическом процессе через коммуникационные сети [Habermas, 1989].

Когда существует разъединение вмешательства государства и критичного гражданского общества, публичное пространство разрушается, подавляя тем самым посредствующую, промежуточную сферу между административным аппаратом и гражданами. Демократическое осуществление власти, в конечном счете, зависит от институциональной способности преобразовывать смысл, порожденный коммуникативным действием, в функциональную координацию действий, организованных в государстве в соответствии с принципами конституционного консенсуса. Следовательно,

29

Глава 1

конституционный доступ к применению силы и коммуникативные ресурсы, делающие возможным совместное производство смысла, взаимно дополняют друг друга в установлении властных отношений.

Таким образом, по моему мнению, некоторые из наиболее влиятельных теорий власти, несмотря на теоретические и идеологические расхождения между ними, разделяют общий многомерный подход к анализу конструирования власти в обществе1: насилие, угроза обращения к нему, дисциплинарные дискурсы, угроза введения дисциплины, институционализация властных отношений как воспроизводимого доминирования и процесс легитимации, посредством которого ценности и правила принимаются субъектами референции, — все являются взаимодействующими элементами в процессе производства и воспроизводства властных отношений в социальных практиках и организационных формах.

Данный эклектичный взгляд на власть — полезный, будем надеяться, в качестве исследовательского инструмента за пределами его уровня абстракции — формулирует два понятия классического различения власти над и власти для, предложенного Толкоттом Парсонсом [Parsons, 1963] и развитого несколькими теоретиками, например, Герхардом Гёлером [Goehler, 2000] — различие транзитивной власти (власть над) и интранзитивной власти (власть для). Поскольку, если мы допустим, что все социальные структуры основаны на властных отношениях, укорененных в институтах и организациях [Lukes, 1974], то для социального актора следовать определенной стратегии для достижения некоторой цели, имея соответствующие права влиять на социальные процессы, с необходимостью означает вмешательство в совокупность отношений власти, которые определяют любой данный социальный процесс и условия достижения специфической цели. Полномочия социальных акторов не могут быть отделены от их полномочий, направленных против других социальных акторов, если только мы не примем наивный образ человеческого сообщества, живущего в согласии, нормативную утопию, опровергнутую историческим наблюдением [Tilly, 1990; 1993; Fernandez-Armesto, 2000]. Несмотря на то что, как писала Ханна Арендт [Arendt, 1958], власть сделать что-либо всегда есть власть сделать что-либо против кого-то или вопреки ценностям и интересам этого «кого-то», закрепленным в системах, которые управляют и организуют социальную жизнь. Как писал Майкл Манн во введении к своему историческому исследованию источников социальной власти, «в самом общем смысле власть представляет собой способность преследовать и достигать целей посредством влияния на свое окружение» [Mann,

1 Анализ Антонио Грамши отношений между государством и гражданским обществом в терминах гегемонии близок к указанной формулировке, хотя и концептуализирован в иной теоретической перспективе, уходящей корнями в классовый анализ [Gramsci, 1975 (Грамши, 1991)].

30