Учебный год 2023 г. / Великая реформа (стр. 104-110)

следствию не смотря ни на какие его преимущества" (ст. 979) *(30). "<...> При препровождении обвиняемых <...> надлежит обходиться с ними как с людьми, кои еще не осуждены, и по следствию и суду могут быть найдены невинными" (ст. 1005 по "продолжению" к Своду) *(31). "Обвиняемый во время производства следствия имеет неотъемлемое право представлять все, что может служить к его оправданию" (ст. 1019). Уездные стряпчие обязаны заботиться "в особенности о том, чтобы обвиняемый воспользовался всеми способами, законом к его защите предоставленными" (ст. 1020)*(32).

Особый интерес представляет русский инквизиционный вариант знаменитого института habeas corpus: если заключенному под стражу в течение трех дней не объявлено, за что он содержится в тюрьме, или его в этот срок не допросили, то он вправе обратиться в совестный суд, куда должны доставить заключенного. Суд изучает основания заключения под стражу и либо освобождает подсудимого на поруки, отсылая дело в тот суд, который "самим подсудимым избран будет" (причем до решения "нового" суда подсудимый остается на свободе), либо возвращает дело обратно и оставляет подсудимого под стражей (если он "учинил ложное показание" или "не представил порук") (ст. 1062-1065 по "продолжению" к Своду). Приходится удивляться, что этот институт остается почти без внимания авторов, писавших или пишущих о дореформенном уголовном судопроизводстве *(33). По нашему мнению, им могла бы гордиться любая уголовно-процессуальная система того времени.

Н и к о и м о б р а з о м н е и д е а л и з и р у я д о р е ф о р м е н н о е у г о л о в н о е судопроизводство, нельзя не признать тот факт, что в нем было немало замечательных положений, пусть и существовавших на фоне инквизиционной модели процесса.

В-четвертых, т. XV Свода Законов, несомненно, является не только правовым, но и литературным памятником - образцом русской юридической фразеологии. Однако речь даже не столько о его влиянии на современную уголовнопроцессуальную терминологию. При изучении книги 2 т. XV на ум приходят слова, произнесенные однажды известным философом и экономистом П.Б. Струве и характеризующие русский язык как "язык Пушкина и Полного собрания законов"*(34). Действительно, шедеврам стиля в Своде Законов несть числа: "лучше освободить от наказания десять виновных, нежели приговорить невинного"*(35) (ст. 1176); "прокуроры <...> по званию их, суть взыскатели наказания по преступлениям и вместе с тем защитники невинности" (ст. 1036); "надлежит расспрашивать обвиняемого с равным вниманием, как о том, что относится к его обвинению, так и о том, что служит к его оправданию" (ст. 1046); "собственное признание подсудимого есть лучшее свидетельство всего света" (ст. 1069). Даже последняя формула, попавшая в Свод из воинского законодательства Петра I, есть формула не столько юридическая, сколько литературная. По крайней мере, она не совсем соответствует обрамляющим ее положениям других статей, появившихся позже: "обвинение может быть основано и на других ясных доказательствах, хотя бы и не было собственного признания" (ст. 1183) или "если при учинении признания представляются такие обстоятельства, с которыми происшедшее действие не сходно, тогда признание не составляет совершенного доказательства, и суд в сем случае изыскивает другие" (ст. 1184). Но составители Свода, будучи превосходными

стилистами, не могли пройти мимо столь изящной в литературном отношении (почти поэтической) фразы о "лучшем свидетельстве всего света".

Мы коснулись лишь некоторых положений книги 2 т. XV Свода Законов из тех, что представляют немалый интерес. Многое осталось за рамками краткого анализа и требует специального научного исследования: институт депутатов, аналогов которому в современном праве нет; понятие уголовного иска, столь модное в сегодняшней российской теории и использовавшееся в тексте Свода; повальный обыск - следственное действие, весьма схожее со "старыми" английскими процедурами, из которых вырос нынешний суд присяжных, и т.д.

В заключение нельзя не вернуться к вопросу, обозначенному в начале данной главы: знаменовал ли Устав уголовного судопроизводства подлинную уголовнопроцессуальную революцию или был одним из ключевых этапов планомерной эволюции отечественного уголовно-процессуального права? Отвечая на него, можно заметить, что водораздел между российским дореформенным и пореформенным уголовным судопроизводством оказался существенно преувеличен: Судебная реформа создавалась, конечно, далеко не на пустом месте. Не умаляя ее заслуг, отметим, что отнюдь не во всем речь шла о "революции": многие уголовно-процессуальные нормы Свода Законов плавно перетекли в Устав уголовного судопроизводства, где стали восприниматься в качестве органически присущих именно пореформенному процессу. Устав уголовного судопроизводства, при всем к нему уважении, должен хотя бы отчасти разделить свою славу с книгой 2 т. XV, которой он многим обязан. Российский уголовный процесс, в том числе в XIX столетии, имел гораздо более эволюционный характер, чем принято думать, особенно если помнить, что книга 2 т. XV сама в большинстве случаев также была не более чем компиляцией ранее действовавших положений.

Глава 2. Устав уголовного судопроизводства 1864 г. - первая отечественная кодификация уголовно-процессуального права

§ 1. Общая характеристика Устава уголовного судопроизводства как источника уголовно-процессуального права

Если Судебную реформу в историко-правовой литературе нередко называют "наиболее известной из всех реформ середины XIX в." *(36), то одним из ее центральных элементов заслуженно признают Устав уголовного судопроизводства - первую в отечественной истории кодификацию уголовно-процессуального права. Известный тезис о том, что Судебные Уставы впервые отделили "гражданское судопроизводство от уголовного" *(37) и наоборот, следует понимать в том смысле, что их отделение друг от друга впервые произошло на уровне кодификации stricto sensu, поскольку и в доктринальном, и в законодательном плане обоюдная "эмансипация" судопроизводств состоялась ранее - как минимум в эпоху Свода Законов. Однако техника отраслевых кодификаций, появившаяся еще в XVIII в., а затем с легкой руки составителей наполеоновских кодексов начала XIX столетия

прочно вошедшая в моду в континентальной Европе и ставшая одним из ее юридических символов, требовала большего - не просто разделения уголовного и гражданского судопроизводств, но закрепления такого разделения в самостоятельных кодексах. Таковым в уголовно-процессуальной области и стал Устав уголовного судопроизводства, которому поныне суждено оставаться самым продолжительным по сроку действия отечественным "УПК". Он находился в силе, как известно, 53 года (с 1864 по 1917 г. *(38)). Ни одна из последующих наших уголовно-процессуальных кодификаций не дотянула даже до полувекового юбилея, причем рекорд Устава уголовного судопроизводства при любых обстоятельствах будет побит нескоро, поскольку его очередной "эпигон" - нынешний УПК РФ - начал действовать лишь с 1 июля 2002 г.

Принятию Устава предшествовало официальное утверждение Александром II Основных положений преобразования судебной части, частью второй которых стали Основные положения уголовного судопроизводства. Этот документ был утвержден 29 сентября 1862 г. и вошел в Полное собрание законов под N 38761, по форме он напоминает концепцию, выработанную для обозначения ключевых элементов будущего Устава уголовного судопроизводства. Однако в отличие от многих других "концепций", известных в истории права и чаще всего имеющих сугубо доктринальную природу, Основные положения уголовного судопроизводства, во-первых, наделены статусом полноценного законодательного акта, пусть и не обладающего прямым действием, а во-вторых - представляют собой не набор общих фраз, а небольшой компактный "уголовно-процессуальный кодекс", значительное число положений которого перекочевало затем почти без изменений непосредственно в текст Устава уголовного судопроизводства.

Как отмечала 24 ноября 1864 г. газета "Биржевые ведомости", в период с 1857 по 1862 г. на рассмотрение Государственного совета было внесено "14 разных проектов, касающихся Уставов гражданского и уголовного судопроизводства ", в силу чего "Государь Император, усмотрев из сведений, представленных Его Величеству, о положении этого дела вообще, что Государственный Совет не определил еще тех главных начал, на основании коих должна быть преобразована вся вообще судебная часть, и признавая существенно необходимым установить прежде всего основные начала будущего судопроизводства, - соизволил поручить Государственному Совету определить такие начала и представить их на Высочайшее утверждение" *(39). Так и появились Основные положения уголовного судопроизводства. Именно на их основании затем был составлен окончательный проект Устава уголовного судопроизводства, на который в целях его доработки были собраны замечания от 448 лиц (321 из них - чины судебного ведомства), обобщенные и опубликованные в шести объемных томах. Кроме того, "иностранные законодательства были также принимаемы в соображение там, где было уместно воспользоваться их теорией и практикой"*(40).

Впрочем, не будем более подробно останавливаться на истории создания Устава уголовного судопроизводства, так как в литературе она изучена весьма подробно*(41). Достаточно уже написано, в том числе и в предыдущей главе, и о причинах появления Устава, к которым прежде всего относятся, во-первых, многие несовершенства дореформенного судопроизводства по Своду Законов, а во-вторых

- необходимость кодификации российского уголовно-процессуального права в видах его дальнейшего технического развития. Позволим себе сосредоточиться главным образом на материи, связанной с "внутренней историей" отечественного уголовно-процессуального права по Уставу уголовного судопроизводства, если использовать это слегка подзабытое выражение русских дореволюционных юристов. Иными словами, в отличие от истории права "внешней", занимающейся законодательными памятниками как таковыми (причины появления, мотивы, цели, соотношение с другими законодательными актами и т.д.), "внутреннюю" историю права интересуют собственно юридические нормы, содержащиеся в законодательном памятнике, и их судьба *(42). В нашем случае - нормы Устава уголовного судопроизводства 1864 г.

Однако прежде чем говорить о конкретных положениях Устава, необходимо все-таки вкратце охарактеризовать его в целом.

Наименование первой российской уголовно-процессуальной кодификации сколь непривычно сейчас, столь традиционно для середины XIX - начала XX в. Понятие "кодекс" тогда еще не прижилось в официальном отечественном юридическом лексиконе *(43). Статья 53 Основных законов Российской империи (части Свода Законов, определявшей основы государственной власти) гласила, что "законы издаются в виде уложений, уставов, учреждений, грамот, положений, наказов (инструкций), манифестов, указов, мнений Государственного Совета и докладов, удостоенных Высочайшего утверждения". По поводу критериев классификации данных форм законодательных актов в русской науке было много дискуссий*(44). Но каков бы ни был критерий, в одну из групп почти все специалисты относили уставы, уложения, положения, учреждения. В то же время в рамках этой группы "различию названий на практике не соответствует определенное различие в содержании"*(45) (курсив наш. - Л.Г.). Таким образом, наименование российского уголовно-процессуального кодекса Уставом , а н допустим, Уложением (как было принято в материальном уголовном праве) - фактор не формально-юридический, но сугубо лингвистический, если не признать его фактором, связанным со стечением обстоятельств.

Процессуалистам той эпохи сл овос очетание " Устав угол овного судопроизводства" казалось столь же естественным, как ныне кажется аббревиатура "УПК"*(46). Впрочем, справедливости ради заметим, что общепризнанным для обозначения уголовно-процессуальных кодификаций оно стало не "до", но "после" 1864 или по крайней мере 1862 г. Первоначальный проект, представленный графом Д.Н. Блудовым в Государственный совет и бывший ключевым из четырех подготовленных тогда уголовно-процессуальных законопроектов, имел наименование "Устав судопроизводства по преступлениям и проступкам". Но если название, например, судоустройственного акта судебной реформы - Учреждения судебных установлений - стало предметом обсуждения при разработке Судебных Уставов *(47), то переход от Устава судопроизводства по преступлениям и проступкам к Уставу уголовного судопроизводства произошел намного более незаметно и спокойно, чему не следует удивляться.

Невзирая на название материально-правовой кодификации того времени (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.), являвшееся

частичной данью французской конструкции 1810 г., деления на преступления и проступки, как известно, в ней проведено не было *(48), хотя соответствующие термины использовались *(49). Не добавил ясности и Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, - напротив, после его издания разграничение преступлений и проступков "потеряло последнюю почву"*(50).

Однако в условиях полной неопределенности материально-правовой классификации преступных деяний наименование "блудовского законопроекта" не только теряло смысл, но, более того, заводило законодателя в определенный тупик. Как дифференцировать судопроизводство по преступлениям и проступкам, если в уголовном законе все столь запутано? "Устав судопроизводства по преступлениям и проступкам" опять-таки становился абсолютно условным в своем наименовании, не столь лингвистически удобным и удачным, чтобы за него держаться. Уже со стадии разработки окончательного проекта речь шла об " Уставе уголовного судопроизводства" - названии, под которым этот законодательный акт вошел в историю российского уголовно-процессуального права, оставив нам в наследство пережившее сам Устав словосочетание "уголовное судопроизводство".

По структуре Устав состоял из "Общих положений", а также трех книг: кн. 1

уголовного судопроизводства". Говоря современным языком, уголовный процесс того времени был дифференцирован.

По первоначальному проекту *(51) структура Устава была несколько иной. Он состоял только из двух книг, первая из которых посвящалась "общему порядку

мировых судей и в мировых съездах". Окончательный вариант Устава, как уже сказано, придал двум первым разделам кн. 1 проекта статус самостоятельных элементов кодификации - книг стало три, а общие положения превратились в некую автономную часть. Пожалуй, именно последнее обстоятельство приобрело впоследствии наибольшее значение для развития отечественной уголовнопроцессуальной техники. Все последующие российские уголовно-процессуальные кодификации, заимствовав оригинальную идею Устава об автономии "общих положений", знакомую далеко не всем иностранным уголовно-процессуальным законам, также включали в свой состав такого рода "общие" или "основные" положения.

В этом плане Устав оказал влияние не столько на суть, сколько на форму наших "уголовно-процессуальных кодексов", поскольку дальнейшая эволюция науки позволила наполнять "общие положения" все новым содержанием. Постепенно они превратились в нечто вроде "общей части" уголовно-процессуального права, ставшей "визитной карточкой" российского варианта его систематизации, приятно и искренне удивляющей многих западных процессуалистов. Интересно, что в дореволюционной научной литературе "автономизация" общих положений, произошедшая при окончательном редактировании проекта Устава уголовного судопроизводства, не вызвала не только энтузиазма, но даже интереса: ее попросту не заметили и по достоинству не оценили. Понимание важности данного

технического маневра законодателя пришло позже.

К "Общим положениям" Устава уголовного судопроизводства мы е вернемся, пока же обратим внимание на то, что структура его проекта, состоявшего из двух книг, оказала влияние и на сам Устав, невзирая на появление в нем уже трех книг. Так, по смыслу окончательного текста Устава уголовного судопроизводства кн. 1 и 2 (производство в мировых судебных установлениях и в общих судебных местах) были общим порядком уголовного судопроизводства, что

именно так и именовавшуюся ("Общий порядок..."), а кн. 3 перешла из проекта без изменения названия, в этом нет ничего удивительного, но факт остается фактом.

Что касается непосредственно "изъятий" из общего порядка (кн. 3), то таковых было, если не вдаваться в детали, пять. По ним применялись особые производства. Имеются в виду: 1) дела с участием духовного ведомства (преступления против веры и им подобные, а также преступления против духовных лиц); 2) дела по государственным преступлениям; 3) дела по преступлениям должности; 4) дела по преступлениям и проступкам в сфере административного управления; 5) дела смешанной подсудности (военной и гражданской).

Не будем подробно останавливаться на этих процедурах, сосредоточимся на общем порядке "уставного" уголовного судопроизводства. По поводу же "изъятий" всегда встречались и встречаются самые разнообразные мнения, как констатирующие определенную разумность и целесообразность их наличия в Уставе*(53), так и отрицающие таковые*(54). Нет смысла вновь возвращаться к этой полемике, часто имевшей не столько юридический, сколько политический оттенок.

И еще одно замечание, касающееся Устава уголовного судопроизводства в целом. Его составители никогда не пытались провести в жизнь принцип полной кодификации, т.е. придать Уставу характер исключительного источника уголовнопроцессуального права. Принцип полной кодификации вообще не свойствен уголовному судопроизводству, как российскому, так и иностранному, и в этом "отцы Судебной реформы" оригинальными не были. Наряду с Уставом уголовного судопроизводства в России действовали и иные законодательные акты, определявшие порядок производства по уголовным делам. Критериями их разграничения с Уставом служили либо территориальный, либо предметный и персональный признаки. Например, особые уголовно-процессуальные законы применялись на территории Великого княжества Финляндского и в Прибалтийских губерниях. Что касается предметного и персонального признаков, то следует упомянуть Устав военно-судебный и Военно-морской судебный устав, Устав духовных консисторий и т.д.*(55)

Теперь перейдем к анализу конкретных положений Устава уголовного судопроизводства - к его содержанию, которое нас более всего интересует, и начнем с вопроса о принципах, отражающих ключевые идеи первой российской уголовно-процессуальной кодификации.

§ 2. Принципы уголовного судопроизводства

Приступая к вопросу о принципах уголовного судопроизводства, установленного в России Судебными Уставами, современный исследователь неизбежно сталкивается с определенными сложностями. Во-первых, само собой разумеется, что в позитивном праве речь ни о каких "принципах уголовного судопроизводства" не шла - мода на их законодательную формализацию и обобщение в отдельных главах УПК появилась намного позже (уже в наше время). Во-вторых, доктринальная разработка "учения о принципах", связанная с изданием Устава уголовного судопроизводства, произошла примерно полвека спустя (в начале XX столетия). Тогда же в науку прочно вошел и термин "принцип" *(56), хотя большинство процессуалистов предпочитали говорить об "основных началах" *(57) или просто о "началах" *(58) уголовного процесса. Однако выбор терминов имел сугубо "вкусовой" характер - никакой догматики при этом искать не следует *(59). Русская уголовно-процессуальная доктрина оперировала категориями "принцип" или "начало" вполне свободно, не будучи связанной жесткими понятийными рамками, т.е. в том же духе, в котором это принято, допустим, в современной французской или английской науке, но никак не в науке российской (советской и постсоветской).

Таким образом, прежде всего нельзя впасть в искушение прикладывать к Уставу уголовного судопроизводства мерки и подходы, используемые у нас в начале XXI в., хотя в определенной (разумной) степени избежать этого, конечно, полностью не удастся. Более того, необходимо отличать отношение к "принципам" самих составителей Устава уголовного судопроизводства от отношения к ним ученых начала XX столетия, воспитанных не только на Судебных Уставах, бывших тогда не историческими памятниками, а действовавшими законами, но и на плодах деятельности русской юридической науки, часто строившей свои "учения" de legeferenda - на абстрактных изысканиях, иностранных конструкциях и т.д., т.е. отнюдь не на тексте Устава уголовного судопроизводства.

Забудем на время о русской пореформенной уголовно-процессуальной доктрине и постараемся взглянуть на проблему "принципов" глазами непосредственно составителей Устава уголовного судопроизводства Определенные возможности для этого они нам оставили. Так, в Объяснительной записке к проекту Устава сказано: "Правила, заключающиеся в приведенных выше статьях Основных положений, большею частью служат лишь указанием, на каких началах [sic! - Л.Г.] должны быть разработаны различные части устава судопроизводства; но некоторые из этих правил составляют как бы введение [курсив наш. - Л.Г.] к уставу судопроизводства и потому должны быть, по мнению комиссии, помещены в начале сего устава" *(60). Речь в данном случае идет о ст. 1-14 Основных положений уголовного судопроизводства 1862 г., объединенных под заголовком "Общие правила". Видимо, именно на пересечении "Общих правил" данного документа и "Общих положений" Устава уголовного судопроизводства и следует искать те идеи, которые, по мысли самого законодателя, являются ключевыми "началами" пореформенного уголовного судопроизводства или, если угодно, его принципами, что, конечно, не умаляет значения других "общих правил", растворенных в отдельных статьях Устава (их мы также не оставим без внимания).

При таком подходе выясняется, что в качестве введения к Уставу уголовного судопроизводства, определяющего его процессуальную идеологию, предпосланы три принципа.

Первый принцип заключается в отделении власти судебной от власти административной. Этот принцип, закрепленный в ст. 1 Основных положений уголовного судопроизводства, а также в ст. 1 Основных положений судоустройства 1862 г.*(61), нашел отражение в ст. 1 и 14 Устава уголовного судопроизводства. Так, ст. 1 гласила: "Никто не может подлежать судебному преследованию за преступление или проступок, не быв привлечен к ответственности в порядке, определенном правилами сего Устава", уточняя в примечании, что "к судебному преследованию не относятся меры, принимаемые полицейскими и другими административными властями для предупреждения и пресечения преступлений и проступков в порядке, установленном законами".

Данная норма для современного юриста непроста в толковании. При желании в ней можно увидеть что угодно: и истоки нынешнего "принципа законности", и зачатки презумпции невиновности. Возможно, истоки и зачатки действительно имели место, на что-то в дальнейшем повлияв, но составители Устава уголовного судопроизводства настаивали именно на том, что "в этой статье выражено главное начало отделения власти судебной от власти административной" *(62) со всеми

творцы судебной реформы "не нашли возможным провозгласить правило, которым обыкновенно открываются западные уставы и по которому никто не может подлежать каким бы то ни было взысканиям иначе, как по суду. Смысл ст. 1 Устава уголовного судопроизводства иной: она не гарантирует личность от притеснений, могущих иметь место в несудебном порядке, обнимая лишь случаи судебного

преследования и подчиняя только судебный порядок правилам,

постановленным в этом кодексе [курсив наш. - Л.Г.]. Параллельно с судебным преследованием допускается ею и несудебное разбирательство, в своем порядке и органах, совершенно иным правилам подчиненное. При том, разрешающие его законодательные источники не сведены к общим руководящим началам, не согласованы с судебного реформою и не обладают определительностью, почему объем его весьма широк"*(63).

Иными словами, ст. 1 Устава уголовного судопроизводства разграничивает компетенцию административных и судебных органов. Судебная компетенция введена в определенное русло в том смысле, что "для судебного преследования необходимо привлечение к ответственности в порядке, определенном правилами <...> Устава <...>, а потому суд не вправе принять к своему рассмотрению дело о таком обвиняемом, который привлечен не в порядке, указанном в Уставе уголовного судопроизводства <...>"*(64).

В принципе, идея эта звучит достаточно современно. Что же касается ограничения компетенции административных органов, то оно нашло безупречное по логике отражение в ст. 14 Устава уголовного судопроизводства (почти дословно воспроизводящей ст. 1 Основных положений уголовного судопроизводства, куда она в свою очередь попала из Свода Законов издания 1857 г ., т . е . из дореформенног

судопроизводства): "Никто не может быть наказан за преступление или проступок, подлежащие судебному ведомству, иначе, как по приговору надлежащего суда, вошедшему в законную силу".

В этом положении уже действительно можно обнаружить и истоки презумпции невиновности в некоем варианте "презумпции ненаказуемости" (нет судебного приговора - нет наказания). Но если уж говорить о собственно презумпции невиновности, то она вполне определенно содержалась в проекте Устава уголовного судопроизводства - в ст. 3 "Приложения к ст. 701-й", содержавшего "Наставление судьям и присяжным заседателям о соображении судебных доказательств". В этом тексте было прямо сказано: "Подсудимый признается невинным, доколе противное не будет доказано. Всякое сомнение о вине или степени виновности подсудимого объясняется в его пользу" *(65). В данной формулировке ощущается влияние ст. 9 французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г., но надо признать, что русский вариант проекта Устава звучал намного более современно*(66).

"Приложение к ст. 701-й" проекта вместе с презумпцией невиновности не попало в окончательный текст Устава уголовного судопроизводства, причем отнюдь не из-за страха составителей перед "демократическим принципом", как считают некоторые современные исследователи *(67), а совершенно по другим причинам, к которым мы еще вернемся в параграфе о доказательствах, как вернемся и к самому документу. Тем не менее в результате принцип презумпции невиновности остался сугубо доктринальным для русского уголовного судопроизводства, причем ученые той эпохи, упоминавшие его в своих трудах, почему-то ссылались в

обоснование на что угодно *(68), но не на ст. 14 Устава уголовного судопроизводства, которая так и осталась всецело принадлежать принципу разделения судебной и административной властей.

Второй принцип, заложенный в Уставе уголовного судопроизводства его создателями, выражался в отделении "власти обвинительной" от "власти судебной". Этот принцип, кратко и емко сформулированный в ст. 3 Основных положений уголовного судопроизводства, не был дословно воспроизведен в Уставе, но нашел отражение в его ст. 2-5, а также все в той же ст. 14 (не говоря уже о "технической детализации" в основном тексте)*(69).

Смысл данного принципа в том, что "власть обвинительную", т.е. обнаружение преступлений, преследование виновных и их обличение перед судом (ст. 4 Основных положений, ст. 3, 4 Устава), необходимо отделить от "власти судебной" - рассмотрения уголовных дел и постановления приговоров (ст. 5 Основных положений и ст. 14 Устава).

"Власть обвинительная" принадлежит главным образом прокурорам, а также

жалобы потерпевшего от преступления лица", которые "дозволяется прекращать примирением" (ст. 5 Устава ), иначе говоря , по делам частного обвин Конструируя концепцию "обвинительной власти", составители Судебных Уставов сразу же проводили разграничение дел публичного, частно-публичного и частного

судебной и обвинительной "властями" законодатель имел в виду соответствующие процессуальные функции. Другими словами, принцип "отделения власти обвинительной от власти судебной" подразумевает внутрипроцессуальный принцип разграничения процессуальных функций и их возложения на разных субъектов уголовного судопроизводства. Однако речь в данном случае никоим образом не шла о том "научном построении уголовного процесса", которое "мыслимо исключительно при условии разделения процессуальных функций - обвинения, з а щ и т ы и с уд а - м е ж д у о тд ел ь н ы м и о р г а н а м и с п р и з н а н и е м и х

самостоятельности"*(70) и которое в виде этой знаменитой триады завоевало умы русских процессуалистов значительно позже (под влиянием господствовавшей

причем завоевало надолго и всерьез, если судить по ст. 15 действующего УПК РФ. Создатели Судебных Уставов имели в виду совершенно иную теорию

разделения функций или процессуальных "властей" - ту, что легла в основание французского наполеоновского Кодекса 1808 г., и ту, что служит до сих пор фундаментом построения уголовного судопроизводства Франции по УПК 1958 г. Сообразно с этой теорией разграничению подлежат не столько собственно процессуальные функции к ак определенные век торы деятельности заинтересованных в исходе дела участников уголовного судопроизводства, сколько властные полномочия государственных органов, наделенных соответствующей компетенцией при производстве по уголовным делам и в исходе дела лично не заинтересованных (иначе они должны быть отведены). Напомним: классическая французская концепция разграничения процессуальных или даже, правильнее сказать, "репрессивных функций" (fonctions repressives) сводится к тому, что функции уголовного преследования, предварительного следствия и судебного разрешения дела необходимо отделить друг от друга и возложить на разные государственные органы, не имеющие права выходить за пределы своей компетенции. Уголовное преследование принадлежит исключительно прокурору, предварительное следствие - следственному судье, рассмотрение дела по существу - суду. Впрочем, не будем далее углубляться в эту французскую конструкцию - она нас интересует только потому, что, вне всяких сомнений, оказала немалое влияние на составителей русского Устава уголовного судопроизводства.

Однако авторы Устава заимствовали идею создателей Кодекса уголовного следствия 1808 г. отнюдь не путем механического ее копирования. Во-первых, они добавили к ней концепцию "дел частного обвинения" и "частных обвинителей", по догматическому происхождению германскую, Франции не знакомую и ставшую для России традиционной еще со времен Свода Законов . Во-вторых (и это самое